В прошлом году официальное число бедных в Казахстане достигло максимальной отметки за последние 12 лет — 1,1 миллиона человек. Это 5,7% всего населения страны. По мнению некоторых экспертов, реальный уровень бедности может быть выше в разы. 

 

При этом в стране происходит экономический рост — за 2023 год ВВП увеличился на 5,1% — и снижение инфляции. По мнению Магбата Спанова, профессора КазНУ и эксперта института инновационной экономики, это свидетельствует о расхождении формальных экономических показателей с реальным ухудшением благосостояния граждан. 

 

Masa продолжает серию интервью с казахстанскими экономистами. В этот раз мы поговорили с Магбатом Спановым и узнали его мнение о проблемах текущего экономического курса, будущем малого бизнеса и необходимости продолжать торговое сотрудничество с Россией. 

 

В предыдущем интервью экономист Куат Акижанов рассказывал о том, почему, по его мнению, в Казахстане доминирует «неолиберальная экономическая модель» и как она связана с неравенством.

 

Взгляды и позиция героя могут не совпадать с мнением редакции. 

 

 

О текущем состоянии казахстанской экономики 

С точки зрения цифр, статистики — особенно по итогам прошлого года — экономика, казалось бы, находится на подъеме: есть определенный рост, а в 2024 году планируется его еще увеличить. 

 

Но статистика упирается в реальную ситуацию. Например, говорится о том, что в Казахстане идет рост экономики. Но в то же время эта цифра не бьется с тем, что увеличивается количество бедных и безработных. То есть одно другому противоречит. 

 

Другой пример. По итогам 2023 года Национальный фонд увеличился почти на 3 миллиарда (по данным «Курсива», за 2023 год Нацфонд вырос на 6,4 триллиона тенге — это около 14 миллиардов долларов по текущему курсу, — прим.ред). Но при этом в бюджете денег не хватает, поэтому постоянно из Национального фонда изымаются дополнительные деньги сверх республиканского трансферта по закону.

 

Получается, что мы выходим за рамки, при этом цены на нефть не такие высокие (нефтегазовый сектор является главным источником пополнений в Нацфонд, — прим.ред). Еще нужно учитывать, что две трети добываемого сырья в нефтегазовом секторе принадлежит иностранным компаниям. Именно за счет этого сектора процентов на 60–70, иногда даже 80, закрываются бюджетные расходы страны. С этой точки зрения, ситуация достаточно двойственная. 

 

Про ситуацию с бедностью. В соответствии со [вторым пунктом первой статьи] Конституции, любая реформа, политическая или экономическая, не должна ухудшать социально-экономическое положение населения. А произошло обратное. 

 

Я, например, уже после 2020-го года начал поднимать вопрос о том, что в стране увеличивается количество бедных. Власть первоначально игнорировала это.

 

И вот только сейчас начали признавать: например, по статистике за 2020, 2021, 2022 годы, количество бедных было около 5%, а сейчас 5-6%. Но вообще специалисты и эксперты говорят, что идет тотальное обнищание. Я здесь больше доверяю данным Всемирного Банка, который говорил, что по итогам 2020 года количество бедных в стране увеличилось почти в три раза. И эта тенденция продолжается.

 

 

О «новой экономической модели» Токаева 

Вообще, модель экономического управления у нас не менялась с начала 2000-х годов. В конце 1990-х приняли стратегию 2030 — эта модель начала работать, и страна развивалась именно в рамках этой модели. И мы до сих пор работаем по этой схеме. 

 

Президент не зря заявил 1 сентября [во время послания народу], что необходима новая [экономическая] модель. Другой вопрос — что этой модели нет. Предлагается определенный комплекс мер, но эти меры друг другу противоречат. 

 

Как человек, который работал в науке, могу сказать, что есть разные модели и для каждой разный комплекс мер: если вы строите либеральную экономику, это одна модель, если командно-административную, это другая модель, если рыночную, это третья. У каждой есть свои нюансы. 

 

А у нас даже не могут определиться, какая все-таки должна быть цель в экономике. Например, власти всегда ставят задачу совместить экономический рост и борьбу с инфляцией. Но эти цели предполагают разные подходы к экономике. Это говорит о том, что у нынешнего президента нет экономического блока, нет экономической команды, которая могла бы реально что-то менять.

 

К сожалению, вот эта путаница в головах наших чиновников, которые не знают экономическую теорию, привела к тому, что сейчас происходит.

 

Когда мы запускали стратегию 2030, был какой-никакой идеолог, человек, который начинал проводить эти реформы — ныне покойный Ержан Утембаев. 

 

Сейчас, в последние годы, мы чем руководствуемся? В 2018 году был принят стратегический план развития Казахстана на 2018-2025 годы. Эту программу готовил Тимур Сулейменов, на тот период министр экономики. Потом он стал советником президента, был заместителем руководителя администрации по экономическим вопросам.

 

[Позже] они [в администрации президента] провели реорганизацию, трансформацию — и сделали стратегический план развития на 2021-2025 годы. То есть два года программа проработала, [после чего] сказали, что уже закрывать надо. 

 

Политолог Данияр Ашимбаев четко показал, сколько для этой программы потребовалось денег — 48 триллионов в тенге. Получается, половина денег была израсходована впустую, если президент заявляет о том, что программа не заработала и ее необходимо менять.

 

 

О сервисной экономике и зависимости от ресурсов

Любая страна, которая достигает успеха, начинает с переработки собственной продукции. Мы изначально делали упор на добычу ресурсов и продажу. И пытались за счет этого содержать нашу страну. Сказали, что будут программы импортозамещения, а в рамках программы дорожной карты бизнеса будут развиваться экспортно-ориентированные сектора [экономики].

 

Я неоднократно такой пример приводил. В советском Казахстане всегда с гордостью с трибун заявляли, что Казахстан смог сразу перейти от феодального общества к социалистическому, минуя капитализм. 

 

Вот у нас сейчас сырьевая модель, да? При этом все чиновники, включая министров и президента, говорят о том, что мы должны перейти к сервисной экономике. Сервисная экономика предполагает, что экономика должна развиваться, в первую очередь, на услугах. 

 

За образец взяты стандартные примеры Западной Европы. Но у них нет сырья, а получают доходы именно потому что есть технологии. У Казахстана таких технологий нет.

 

Когда нам говорят, что, заключая договор с иностранной компанией, наши компании будут работать по последнему слову техники — это вселенский обман. Ни одна страна, которая имеет конкурентное преимущества в области технологий, никогда не будет делиться последними технологиями с другой страной, чтобы не создавать себе конкурентов. Она, наоборот, будет действовать так, чтобы эта страна осталась в неоколониальной зависимости. 

 

Поэтому не надо перескакивать из сырьевой экономики [в сервисную] — мы должны перейти к ресурсной экономике. То есть хотя бы на базе нашей добываемой продукции развивать промышленность — первичная, вторичная переработка. А вокруг [мест добычи] ресурсов формировать территориально-сырьевые комплексы. 

 

Я не говорю о «четвертой промышленной революции», хотя бы этот этап сделать, и дальше идти шаг за шагом. 

 

 

Об отсутствии логистики между регионами и областях-донорах 

Причем эти [созданные] комплексы необходимо увязывать с разными регионами страны, потому что реально независимой экономики в Казахстане нет.

 

Возвращаясь на 30 лет назад, советский Казахстан никогда не был единым экономическим организмом. На территории советского Казахстана было пять территориально-производственных комплексов, которые были ориентированы или на юг страны, с Центральноазиатскими странами, или на запад, с Закавказскими республиками, или на Сибирь с Дальним Востоком. Но реальной экономической взаимосвязи [между регионами КазССР] не было. И к сожалению, нет до сих пор. 

 

При этом в советское время из 20 регионов — города Алма-Аты и 19 областей — 10 или 11 регионов были донорами республиканского бюджета. То есть, одна область кормила себя и другую область.

 

Сейчас же в Казахстане за последние пять лет произошло сокращение областей-доноров с четырех до двух: ушли Мангистауская область и Астана. Получается, что в Казахстане только два региона — Алматы и Атырау — получают дополнительный доход и могут содержать бюджет.

 

То есть в советское время один регион кормил себя и еще один. Потом, когда было четыре региона-донора, один регион кормил себя и четыре других. Теперь же один регион кормит десять регионов, [включая себя]. 

 

Я недавно удивился отчету, который представил пресс-секретарь президента. Из него получается, что президент 33 дня в году провел в иностранных поездках, а [в поездах] по Казахстану всего 17. А как тогда страна будет развиваться, если не вникать в проблемы регионов? 

 

 

О борьбе с инфляцией и ее связи с экономическим ростом

Вы знаете, что у Казахстана стоит амбициозная цель — войти в тридцатку самых развитых стран мира к 2050 году. Осталось немного, 25 лет. 

 

Я еще в конце нулевых говорил, что для того, чтобы мы войти вошли в пятидесятку [развитых стран], необходим ежегодный рост [экономики] 5-7%. Теперь, наверное, больше: 8-10%, потому что не только же мы развиваемся. 

 

То есть мы должны ускоряться. Но за счет чего? У нас пока это точно не определено, нет плана. Просто говорится: необходимо сохранять социальную направленность [экономики], развивать малый бизнес и так далее. 

 

Экономический рост приводит к росту инфляции, потому что государство должно создавать условия для инвестирования перспективных отраслей. То есть [в эти отрасли] должны поступать дополнительные деньги. Но когда приходят дополнительные деньги [от государства], чтобы достигнуть каких-то показателей, иногда возникает их переизбыток, соответственно возникает инфляция. И понятно, что борьба с инфляцией — это подавление [экономической] активности, ограничение финансовых потоков.

 

[Получается], если вести борьбу с инфляцией, не будет экономического роста, а если делать упор на экономический рост, то инфляция будет чуть выше среднего.

 

В 2012 году была принята стратегия Национального банка, согласно которой к 2022 году инфляция в Казахстане войдет в коридор 3-4%. Вот 2022 год закончился и по его итогам инфляция составила 21,7%, это максимум с 2009 года (по обновленным данным, инфляция за 2022 год составила 20,3%, — прим.ред). При этом грамотных объяснений [произошедшего] ни в одной структуре управления, связанной с экономическим блоком, я не вижу.

 

 

О том, какая экономическая модель нужна Казахстану

В начале я уже говорил про три уровня развития: сырьевая модель, ресурсная и сервисная. Нам нужно делать упор на переработку, на ресурсную модель. 

 

Для этого необходимо пересмотреть соглашения о разделе продукции (договор, по которому иностранный инвестор получает право на добычу полезных ископаемых, оставляя часть добытого себе, — прим.ред). Все те компании, которые не выполнили обязательства, данные 20-25 лет назад, должны возвращать [сырьевые] месторождения в Казахстан. 

 

Второе — обязать компании строить заводы хотя бы первичной переработки. 

 

Когда руководство страны заявляет, что 50% ВВП будет производить малый бизнес, у меня, как у ученого, это вызывает смех. У нас часто за модель берут Западную Европу: там налоги такие-то, а малый бизнес занимает столько-то. Но вы посмотрите просто на карту Казахстана, какая плотность населения, какие границы между регионами, как доставлять продукцию. Транспортная логистика составляет одну из самых высоких долей затрат [в бизнесе]. Если бы у нас территория была меньше раза в 3-4 при населении в 20 миллионов, тогда да, я согласен, что [высокая доля малого бизнеса в ВВП] — это разумная цель. 

 

Я считаю, что в рамках новый модели необходимо ликвидировать холдинги «Самрук-Казына», «Байтерек» и «Казагро». Это псевдоорганизации, которые привыкли паразитировать на бюджете Казахстана. Если соотнести налоги, направленные на работу холдингов, и доходы, получится, что они приносят убыток экономике Казахстана. 

 

Доходная часть бюджета обеспечивается налогами только на 30%, остальное мы покрываем из других источников — в первую очередь за счет Национального фонда. Страна живет на популистских обещания, а должна жить по средствам.

 

Вот в западных режимах, особенно демократиях, человек, который приходит к власти, озвучивает конкретную программу, на чем будет сделан упор [в государственном управлении], а не просто поручения, которые он дает [подчиненным]. 

 

В этом плане показателен пример Милея, который выиграл выборы президента в Аргентине. Он конкретно говорил: «Вот такая у меня программа будет: сокращение госрасходов, сокращение [социальных] выплат, развитие конкурентной среды».

 

В Казахстане этого нет. Здесь идет такое распоряжение, как будто сидит на золоте кощей, и рассуждает «тому хочу дам, тому хочу не дам». Модели нету, есть только комплекс мер.

 

 

О частной собственности и иностранных инвесторах 

В конце 90-х годов, 85% ВВП обеспечивали негосударственные компании, и только 15% государство. Сейчас около 70% ВВП обеспечивает государственный и квазигосударственный сектор. Это ситуация ненормальная. 

 

А если государство везде в экономике, то везде и в политике. Государство всегда руководствуется централизацией. И конечно, под хорошим предлогом: «Централизация нужна, чтобы снизить расходы». В итоге, фактически пропадает конкуренция. Соответственно, нет стимула для дальнейшего развития. 

 

Если брать конкретно по отраслям, все равно где-то надо сохранять контрольный пакет акций государства для того, чтобы за счет акций можно было влиять [на решения]. Это не обязательно 50+1, может быть и 25+1 и 10+. Регулирование также должно происходить за счет законодательства, а это требует нормальной работы парламента. 

 

Есть пример того, что произошло с коммунальными службами (этой и прошлой зимой в Казахстане произошло сразу несколько крупных коммунальных аварий, из-за чего сотни людей оказались лишены отопления, — прим.ред), которые вроде бы частные и казалось бы, все должно быть хорошо. Но нет контроля [со стороны государства]. 

 

Или вот недавно опубликовали места в Алматы, где в случае сильного землетрясения появятся разломы. Сейчас там больше ста жилых комплексов построено. А там вообще нельзя было ничего строить. С людьми, которые давали разрешения [на застройку], нужно, грубо говоря, по законам военного времени обращаться (смеется).

 

Конечно, не всегда бывает, что приватизация — это хорошо, но все равно лучше, чем частная инициатива, частный интерес ничего не придумали. 

 

Я думаю, что критика [частной собственности в стратегических отраслях, вроде железных дорог или нефтегаза] обоснована, но я здесь бы разделил нефтегазовый сектор и транспортную логистику. Транспортная логистика по-любому должна быть в основном в руках государства. Они могут отдавать в концессию, в рамках государственно-частного партнерства. 

 

В нефтегазовом секторе уже разные варианты могут быть. Но самое главное [для Казахстана] — надо пересмотреть договоры, которые заключались в 90-х и в начале нулевых, по соглашению о разделе продукции [с иностранными инвесторами]. Все прикрываются коммерческой тайной. 

 

Когда у нас говорят про инвестиции, всегда считают, что мы обязательно должны привлечь иностранных инвесторов. 

 

Но в Казахстане, к сожалению, пока не создан внутренний инвестор, а внутренний инвестор — это стабильность. Я даже ходил на передачу на Хабар и рассказывал об этом, но меня там никто не слышит. 

 

Внутренний инвестор тратит деньги в основном внутри страны. Иностранные инвесторы полностью вывозят прибыль из страны. Мы пытаемся их законами обязать [оставлять часть прибыли в Казахстане], но зачем им в Казахстан вкладываться? 

 

А когда в стране нет внутренних инвесторов, которые заинтересованы в стабильности предприятия, тогда возникают ситуации как на западе Казахстана, где большинство инвесторов иностранные.

 

 

О налоговой системе и борьбе с бедностью

Предполагается, что для борьбы с бедностью нужно сделать больше социальные выплаты, а для этого увеличить налоги. И поэтому с 1 января этого года развернулась такая бескомпромиссная массовая борьба налоговых работников с малым и индивидуальным принимательством. Я считаю, что это вообще неправильный путь, потому что он все равно не принесет нужный результат.

 

Потому что, насколько я помню, доля платежей с малого бизнеса в бюджет составляет не больше 2%. Соответственно, больше будет затрачено ресурсов государства, чтобы поднять эти налоги, [чем реальной пользы].

 

Я считаю, что необходимо обратить внимание на крупных налогоплательщиков и разобраться с НДС. Нужно взять не десятку, а сто, тысячу крупнейших предприятий, и следить за их налогами. Это будет эффективнее, потому что у государства нет столько налоговиков, чтобы они ходили и смотрели за этими процессами [в малом бизнесе], а за меньшим количеством [налогоплательщиков] легче наблюдать. 

 

А люди, которые торгуют [в магазинах, на рынках], они и так недостаточно зарабатывают, они, можно сказать, первые кандидаты по переходу на уровень бедных.

 

Мы почему-то не берем пример борьбы с бедностью, который проходил в Китае, где каждые 20 лет значительно сокращалось число бедных: с 1976 по 1996 год 500 миллионов [выбрались из бедности], с 1996 по 2016 — еще 500 миллионов. Сейчас осталось 130 миллионов [бедных], и у властей стоит задача к 2027 году ликвидировать бедность как класс окончательно. Вы представляете, какие огромные задачи, какую неподъемную ношу они решили? А мы уже 30 лет не можем решить вопрос бедности 2-3 миллионов. 

 

При этом мы, опять же, начинаем мучить именно бедных какими-то выплатами, не давая им возможности зарабатывать. Потому что когда они начинают зарабатывать, у них появляется голос. Когда человек финансово самостоятелен, у него появляется право требовать. А когда человек зависит от государственных выплат, тогда им и управлять легче. Если он начинает выступать, его лишают этих пособий. 

 

Наше государство далеко не демократическое, оно заинтересовано в контроле всего и вся — и, в первую очередь, экономических процессов. Руководствуясь аргументами про эффективность, государство все централизует. И при нынешнем управлении, оно никогда не откажется от возможности влиять напрямую на процессы в стране, а не косвенно, через законодательство и нормативно-правовую базу. У нас всегда во главе угла стоит государство, а не человек, к сожалению.

 

 

О политических реформах и их влиянии на экономику

Я могу сказать, что те реформы, которые были проведены после января 2022 года, связанные с референдумом, изменениями в партийной системой и так далее — это не реформы. Какие реформы [в политике] нужны, чтобы экономика развивалась?

 

Первое — необходимо передать контроль над формированием судебной системы от исполнительных органов и администрации президента к парламенту.

 

Второе — учитывая, что законы принимает парламент, то и назначение генерального прокурора должен производить парламент.

 

Третье — учитывая, что бюджет страны утверждается тоже в парламенте, то и контроль над бюджетом, [то есть] назначение председателя высшей аудиторской палаты также должно быть в ведомстве парламента. Вот это реформы.

 

Любая партия должна стремиться к власти. Она должна готовить свою экономическую и политическую программу, что она предпримет, если придет к власти. Вот тогда будет конкурентная борьба и в политике, и в экономике. Это важно, потому что не может быть конкуренции в экономике, если нет конкуренции в политике. А сейчас получается заколдованный круг. 

 

 

Об отношениях с Россией, Китаем и Западом

С начала нулевых годов я всегда говорил, что следующий этап мировой экономики будет идти в сторону развития блоков. То есть страна сама по себе не сможет выжить, не находясь в союзнических отношений с кем-то.

 

Что влияет на формирование этих блоков? Ментальность, географическая близость, схожесть экономических процессов. С этой точки зрения, наверное, у нас выбора особого нет — это Россия.

 

Я один из немногих экономистов Казахстана, который всегда и везде выступал за Единый Таможенный Союз [с Россией]. Таможенный, но не политический. Потому что слишком много хозяйственных связей. Когда [СССР] развалился, мы потеряли в ВВП чуть больше 30% из-за того, о чем я уже говорил — территориально-производственные комплексы были ориентированы за пределы Казахстана. 

 

Что касается санкций — я не думаю, что западные страны пойдут на жесткие санкции в отношении Казахстана. Здесь показателен опыт Беларуси. Если раньше Беларусь пыталась лавировать между западными странами и Россией, то теперь, после наложения санкций на Лукашенко и на всю страну, она стала полностью на стороне России по всем позициям. И с Казахстаном может случиться то же самое. 

 

Но у нас есть еще одно преимущество — рядом с нами Китай. Хоргос, сухопутный порт (Международный Центр Приграничного Сотрудничества для беспошлинной торговли между Китаем и Казахстаном, — прим.ред), может стать для нас спасением. Если там нормально наладят таможенные и налоговые отчисления, то не надо будет тогда бомбить малый бизнес и индивидуальных предпринимателей. 

 

Поэтому Казахстан должен выдерживать эту многовекторную политику, которая была заложена еще в начале 90-х годов. Да, например, в случае Армении такая политика привела к негативным результатам. Но слава богу, Казахстан в 90-е и 00-е годы произвел со всеми разграничения по границам. Какие-то, может быть, спорные моменты остались, но в целом у Казахстана заключены договоры со всеми приграничными государствами. 

 

Мы небольшая страна, но у нас есть ресурсы, которые будут важны в целом для мировой экономики. Поэтому мы можем позволить себе такую многовекторную политику. В отличие от той же Беларуси. 

 

Я считаю, что сейчас самая главная беда наших руководителей в том, что они очень часто принимают популистские решения — например, для снижения накала социальных проблем. То есть не самих проблем, а накала. 

 

Это в итоге может привести к каким-то социальным катаклизмам и конфликтам, которые могут перерасти в нечто большее. А я думаю всему нашему обществу хватило января 2022 года, чтобы понять, что может произойти. И я не хочу, чтобы это происходило в Казахстане. 

 

Я бы даже сказал словами классика: «В стране сложилась революционная ситуация». Как бы не хотели этого отрицать чиновники. Низы не хотят жить по старому, а верхи не могут управлять по-старому.